![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
nkpsСтоит заметить, что дневник рекомендуется к прочтению целиком. В данной публикации представлены некоторые интересные фрагменты, затрагивающие важные, в чем-то даже системные вопросы (в подборку сознательно не включены жуткие темы и подробности, каждый может сам прочитать это самостоятельно, если морально готов к такого рода чтению). Тем более ценно, что эти рассуждения сделаны плановиком, чиновником и коммунистом.
1. Про организацию эвакуации. А, вернее сказать, про её дезорганизацию, в результате которой значительная часть нетрудоспособного населения оказалось неэвакуирована.
Запись за 20.07.1941 г.
«Многие детские группы попали в невеселую переделку благодаря неряшеству и дезорганизованности всего дела, остались без средств, без питания, попали в места, вроде Валдая, откуда надо производить реэвакуацию. И не только в этом дело — и в других проявляется наше извечное, мягко выражаясь, головотяпство, преступное в нынешних условиях. Это не менее страшно, чем внешняя напасть» (стр. 13).
Стоит обратить внимание, что в те годы оперативным плановым показателем работы железнодорожного транспорта был показатель "погружено вагонов", не перевезено, а именно погружено. В погоне за этим показателем и производилась погрузка, чтобы отчитаться за выполнение суточного плана. Тот факт, что вся погруженная масса не едет, а лишь ухудшает показатели утилизации подвижного состава административно-командную систему, по-видимому, мало волновало.
Запись от 29.08.1941 г. (как мы знаем, что 28 августа ст. Мга была захвачена немцами, население об этом, разумеется, не знало).
«Но в одном чувствуется возросшая острота положения — это эшелоны. С катастрофическим опозданием мы пытаемся еще разгрузить город от женщин и детей, их собирают, грузят в вагоны и отправляют за 10-12 км на Сортировочную, в Рыбацкое, или еще куда-нибудь, где они стоят на путях, 8-10 эшелонов сразу. Стоят три дня, пять, неделю, ждут отправки каждую минуту, не могут установить связь с родными, которые воображают, что они давно уже уехали.
Большинство без денег, продуктов в обрез, то, что должно было с натяжкой хватить на дорогу, проедается на месте. А если и двинутся вперед, то на риск — проскочат или не проскочат опасную зону? Наша последняя артерия, северная дорога, держится под непрерывным обстрелом. Вчера на станции узнали, что подвергся нападению эшелон во Мге, в котором ехали родственники Ханиной, из которых три женщины ранены, а ребенок убит. Страшно перетревожились Махлышов и Одновалов, у которых семьи с 24-го сидели в вагонах. Отправились они на поиски, но своих эшелонов уже не нашли, только насмотрелись на чужие с их своеобразной лагерной жизнью, да на три немецких бомбардировщика, которые, как у себя дома, летали над путями и составами, не провожаемые ни зенитками, ни нашей авиацией. И любопытная подробность — никто из железнодорожного начальства не мог сказать, ушли ли их эшелоны и когда. У них ведется учет только паровозам, а кого и куда эти паровозы везут — их не касается. Таким образом, можно под самым Ленинградом потерять целый состав, хотя бы это был эвакуируемый завод. Вот где наша гибель»! (стр. 19).
2. Безработица. Трудоспособное население тоже оказалось "лишним". Здесь автор дневника говорит о своей работе начальником планового отдела, называя её "условно-полезной".
Запись от 31.07.1941 г.
«Когда в мирное время мы рисовали себе перспективы войны и связанные с нею осложнения во всех областях жизни, казалось несомненным, что прежде всего после мобилизации скажется недостаток рабочей силы. И тем более неожиданно то, что мы видим сейчас вокруг себя вместо недостатка — избыток рабочей силы, даже безработицу. В условиях станции наша готовность кого-то заменять, приобретать вторую профессию, нести двойную нагрузку — превратилась в патриотический жест, т. к. все это оказалось до обидности ненужным. Много рабочей силы освободилось в эвакуируемых или пограничных областях. К нам без конца присылают работников всех масштабов, насовывают их сверх штата, лишь бы пристроить. Прекратили свое существование множество проектных и строительных организаций, и их персонал — инженеры, служащие — остались не у дел. Студенты тоже мечутся в поисках заработка — ну, словом, совершенно обратная картина против ожидаемой. Колоссальным резервом оказалась трудповинность. Масса работ выполняется, которые в других условиях потребовали бы и рук, и денег, причем далеко не все эти работы вызваны войной. Но о себе должна сказать, что только трудповинность, как работа, даст мне какое-то удовлетворение, что бы ни приходилось делать: строить щели, таскать доски, разгружать песок. Сидя на своем основном месте, чувствуешь себя прямо-таки не у дел. Моя профессия оказалась в числе многих, которые я называю «условно-полезными», отметенных войной. То, что мы делаем, сейчас никому не нужно по сути дела, и добрая половина обычной нагрузки отмерла сама собой. Как ни парадоксально, но у нас оказывается невыносимо много свободного времени именно тогда, когда мы жаждем работы на полную силу» (стр. 14).
3. Экономическое положение до войны
Запись от 23.08.1941 г.
«Утром на работе Бондарев рассказывал мне про Донбасс, откуда он только что перебрался в Ленинград. Он бесхитростный, недалекий человек, говорил только о фактах, но и в таком сухом изложении картина получилась жуткая. Погоня за выполнением плана, полное пренебрежение охраной труда, бесчисленные несчастные случаи, которые «не считаются» — считается только массовая гибель рабочих десятками. Рабочая загрузка больше, чем даже в довоенное время (подразумевается время до начала Первой мировой войны — прим. публикаторов) и, несмотря на материальную обеспеченность, все это вместе с постоянной опасностью для жизни гонит оттуда людей, которые убегают всеми правдами и неправдами, даже нищие, ободранные бессарабцы, даже безработные поляки. А уйти нельзя — паспорта отбираются при поступлении на работу и не помогают ни опоздания, ни прогулы, даже после тюремного заключения люди вынуждены возвращаться опять туда же, откуда они пытались убежать таким сложным способом. Мученьем для меня был этот рассказ именно сейчас. А вечером в другом разговоре приоткрылась передо мной причина наших тяжких потерь и неудач. То самое, что предполагаешь и чего боишься: та же мертвящая система централизованного управления и полной подавленности инициативы в низах, то же выдвижение людей по признакам, ничего общего не имеющим с деловыми требованиями к данному рабочему посту, та же неряшливая, непродуманная организация любого дела. И если в мирных условиях все это — тормоз, то в военных — это катастрофа» (стр. 18-19).
4. Предвоенные размышления о грядущей и их преломление под реальными событиями
Запись от 22.07.1941 г.
«Вот уж неожиданно, что Москва могла пострадать раньше Ленинграда! Большую роль сыграло в этом чувстве недоумения то, что все считали Ленинград обреченным городом, городом на юру, слишком открытым и доступным в силу одного своего географического положения. Для меня много значила книга Эрнста Генри «Гитлер против СССР», прочитанная еще три года назад. Я помню, что чувство обреченности было у меня особенно сильно в первый год после переезда сюда, когда я так была увлечена городом, любовалась им и воспринимала его в целом и в деталях, наслаждаясь его своеобразием, и когда так часто возникала мучительная мысль: и все это может быть разрушено! И казалось всегда, что первые и самые страшные удары обрушатся именно на Ленинград» (стр. 13).
Запись от 25.11.1941 г.
«И так как не было у меня хлеба, то я раскутилась, сварила себе кашу из геркулеса, залежавшегося чуть ли не с 38 года. Трудно передать, как я эту полную тарелку каши съела после постоянных супов. И я вспоминаю, как когда-то я этот геркулес не одобрила, но отложила пакет с мыслью, что будет время, и он пригодится. И вот, это время пришло, и я со всей остротой вспоминаю, с какой несомненностью я его ждала еще 4 года тому назад. Как, в каком виде оно придет трудно было предполагать, хотя война с Германией все эти годы висела над головой. И я знала, что думала об этом все время, но не могу даже себя особенно упрекать, что не сделала из этого знания надлежащих выводов» (стр. 49-50).
5. Разное
Запись от 22.08.1942 г.
«Оранжереи в эту зиму почти все погибли. Сотрудники говорят об этом с болью, отворачиваясь. И действительно, это боль — гибель такой мировой сокровищницы, пережившей 18-19 годы. Я спросила, почему же тогда умудрились сохранить, а сейчас не удалось. И мне ответили: условия были такие же, но люди такими не были» (стр. 115).
Запись от 23.10.1942 г.
«Три дня работаю по заданию райкома на обследовании соседнего завода. Тема обследования — режим экономии. Но мы по-прежнему по-рассейски расточительны от бедности. Все время наталкиваешься на отсутствие учета, отсутствие хозяйского глаза, бесконтрольность и формализм. Извне как будто делаются попытки к упорядочению хозяйства, но по одному тому, как много сваливается на военные условия, чувствуется, как все это поверхностно. ...возможности работы, запасы материалов, уцелевшее оборудование - все это есть.
Я интересовалась, что из их богатых материальных запасов завезено во время блокады и, оказывается, порядочно. Вагонами доставлялось кое-какое необходимое сырье» (стр. 123).
Запись от 19.12.1942 г.
«Идеи коллективизма, взаимопомощи, пресловутая чуткость к людям, так опошленная чинушами от партии и затасканная газетными статьями до неузнаваемости, — суть их остается все же высшим достижением в человеческом общежитии и нисколько не умаляется тем, что люди — носители этих идей — так малы по сравнению с ними. Эти идеи еще не по плечу нашему поколению. Оттуда и противоречия между нашей социальной теорией и практикой. Но об этом можно и писать, и думать без конца» (стр. 130).
Запись от 25.04.1943 г.
«Не далее как вчера я сказала Юлии Тимофеевне по поводу моего визита в радиоузел, где сидит коллекция отборных чинуш, что я удивляюсь иногда, как еще наша государственная машина скрипит с такими людьми. Наверное, все движется утроенными усилиями некоторого меньшинства, компенсирующими тупость, лень и разгильдяйство прочих работничков. Мы ставим своей задачей работать без формализма, возможно четко, не раздражая людей отказами, мотаньем, гонкой от стола к столу Но что можно поделать... » (стр. 139-140).
Из дневника Ирины Дмитриевны Зеленской за июль 1941 - май 1943 годов. Цитируется по: «Я не сдамся до последнего...»: Записки из блокадного Ленинграда / Сост. В.М. Ковальчук (отв. ред.), А.И. Рупасов, А.Н. Чистиков — СПб.: Нестор-История, 2010.
1. Про организацию эвакуации. А, вернее сказать, про её дезорганизацию, в результате которой значительная часть нетрудоспособного населения оказалось неэвакуирована.
Запись за 20.07.1941 г.
«Многие детские группы попали в невеселую переделку благодаря неряшеству и дезорганизованности всего дела, остались без средств, без питания, попали в места, вроде Валдая, откуда надо производить реэвакуацию. И не только в этом дело — и в других проявляется наше извечное, мягко выражаясь, головотяпство, преступное в нынешних условиях. Это не менее страшно, чем внешняя напасть» (стр. 13).
Стоит обратить внимание, что в те годы оперативным плановым показателем работы железнодорожного транспорта был показатель "погружено вагонов", не перевезено, а именно погружено. В погоне за этим показателем и производилась погрузка, чтобы отчитаться за выполнение суточного плана. Тот факт, что вся погруженная масса не едет, а лишь ухудшает показатели утилизации подвижного состава административно-командную систему, по-видимому, мало волновало.
Запись от 29.08.1941 г. (как мы знаем, что 28 августа ст. Мга была захвачена немцами, население об этом, разумеется, не знало).
«Но в одном чувствуется возросшая острота положения — это эшелоны. С катастрофическим опозданием мы пытаемся еще разгрузить город от женщин и детей, их собирают, грузят в вагоны и отправляют за 10-12 км на Сортировочную, в Рыбацкое, или еще куда-нибудь, где они стоят на путях, 8-10 эшелонов сразу. Стоят три дня, пять, неделю, ждут отправки каждую минуту, не могут установить связь с родными, которые воображают, что они давно уже уехали.
Большинство без денег, продуктов в обрез, то, что должно было с натяжкой хватить на дорогу, проедается на месте. А если и двинутся вперед, то на риск — проскочат или не проскочат опасную зону? Наша последняя артерия, северная дорога, держится под непрерывным обстрелом. Вчера на станции узнали, что подвергся нападению эшелон во Мге, в котором ехали родственники Ханиной, из которых три женщины ранены, а ребенок убит. Страшно перетревожились Махлышов и Одновалов, у которых семьи с 24-го сидели в вагонах. Отправились они на поиски, но своих эшелонов уже не нашли, только насмотрелись на чужие с их своеобразной лагерной жизнью, да на три немецких бомбардировщика, которые, как у себя дома, летали над путями и составами, не провожаемые ни зенитками, ни нашей авиацией. И любопытная подробность — никто из железнодорожного начальства не мог сказать, ушли ли их эшелоны и когда. У них ведется учет только паровозам, а кого и куда эти паровозы везут — их не касается. Таким образом, можно под самым Ленинградом потерять целый состав, хотя бы это был эвакуируемый завод. Вот где наша гибель»! (стр. 19).
2. Безработица. Трудоспособное население тоже оказалось "лишним". Здесь автор дневника говорит о своей работе начальником планового отдела, называя её "условно-полезной".
Запись от 31.07.1941 г.
«Когда в мирное время мы рисовали себе перспективы войны и связанные с нею осложнения во всех областях жизни, казалось несомненным, что прежде всего после мобилизации скажется недостаток рабочей силы. И тем более неожиданно то, что мы видим сейчас вокруг себя вместо недостатка — избыток рабочей силы, даже безработицу. В условиях станции наша готовность кого-то заменять, приобретать вторую профессию, нести двойную нагрузку — превратилась в патриотический жест, т. к. все это оказалось до обидности ненужным. Много рабочей силы освободилось в эвакуируемых или пограничных областях. К нам без конца присылают работников всех масштабов, насовывают их сверх штата, лишь бы пристроить. Прекратили свое существование множество проектных и строительных организаций, и их персонал — инженеры, служащие — остались не у дел. Студенты тоже мечутся в поисках заработка — ну, словом, совершенно обратная картина против ожидаемой. Колоссальным резервом оказалась трудповинность. Масса работ выполняется, которые в других условиях потребовали бы и рук, и денег, причем далеко не все эти работы вызваны войной. Но о себе должна сказать, что только трудповинность, как работа, даст мне какое-то удовлетворение, что бы ни приходилось делать: строить щели, таскать доски, разгружать песок. Сидя на своем основном месте, чувствуешь себя прямо-таки не у дел. Моя профессия оказалась в числе многих, которые я называю «условно-полезными», отметенных войной. То, что мы делаем, сейчас никому не нужно по сути дела, и добрая половина обычной нагрузки отмерла сама собой. Как ни парадоксально, но у нас оказывается невыносимо много свободного времени именно тогда, когда мы жаждем работы на полную силу» (стр. 14).
3. Экономическое положение до войны
Запись от 23.08.1941 г.
«Утром на работе Бондарев рассказывал мне про Донбасс, откуда он только что перебрался в Ленинград. Он бесхитростный, недалекий человек, говорил только о фактах, но и в таком сухом изложении картина получилась жуткая. Погоня за выполнением плана, полное пренебрежение охраной труда, бесчисленные несчастные случаи, которые «не считаются» — считается только массовая гибель рабочих десятками. Рабочая загрузка больше, чем даже в довоенное время (подразумевается время до начала Первой мировой войны — прим. публикаторов) и, несмотря на материальную обеспеченность, все это вместе с постоянной опасностью для жизни гонит оттуда людей, которые убегают всеми правдами и неправдами, даже нищие, ободранные бессарабцы, даже безработные поляки. А уйти нельзя — паспорта отбираются при поступлении на работу и не помогают ни опоздания, ни прогулы, даже после тюремного заключения люди вынуждены возвращаться опять туда же, откуда они пытались убежать таким сложным способом. Мученьем для меня был этот рассказ именно сейчас. А вечером в другом разговоре приоткрылась передо мной причина наших тяжких потерь и неудач. То самое, что предполагаешь и чего боишься: та же мертвящая система централизованного управления и полной подавленности инициативы в низах, то же выдвижение людей по признакам, ничего общего не имеющим с деловыми требованиями к данному рабочему посту, та же неряшливая, непродуманная организация любого дела. И если в мирных условиях все это — тормоз, то в военных — это катастрофа» (стр. 18-19).
4. Предвоенные размышления о грядущей и их преломление под реальными событиями
Запись от 22.07.1941 г.
«Вот уж неожиданно, что Москва могла пострадать раньше Ленинграда! Большую роль сыграло в этом чувстве недоумения то, что все считали Ленинград обреченным городом, городом на юру, слишком открытым и доступным в силу одного своего географического положения. Для меня много значила книга Эрнста Генри «Гитлер против СССР», прочитанная еще три года назад. Я помню, что чувство обреченности было у меня особенно сильно в первый год после переезда сюда, когда я так была увлечена городом, любовалась им и воспринимала его в целом и в деталях, наслаждаясь его своеобразием, и когда так часто возникала мучительная мысль: и все это может быть разрушено! И казалось всегда, что первые и самые страшные удары обрушатся именно на Ленинград» (стр. 13).
Запись от 25.11.1941 г.
«И так как не было у меня хлеба, то я раскутилась, сварила себе кашу из геркулеса, залежавшегося чуть ли не с 38 года. Трудно передать, как я эту полную тарелку каши съела после постоянных супов. И я вспоминаю, как когда-то я этот геркулес не одобрила, но отложила пакет с мыслью, что будет время, и он пригодится. И вот, это время пришло, и я со всей остротой вспоминаю, с какой несомненностью я его ждала еще 4 года тому назад. Как, в каком виде оно придет трудно было предполагать, хотя война с Германией все эти годы висела над головой. И я знала, что думала об этом все время, но не могу даже себя особенно упрекать, что не сделала из этого знания надлежащих выводов» (стр. 49-50).
5. Разное
Запись от 22.08.1942 г.
«Оранжереи в эту зиму почти все погибли. Сотрудники говорят об этом с болью, отворачиваясь. И действительно, это боль — гибель такой мировой сокровищницы, пережившей 18-19 годы. Я спросила, почему же тогда умудрились сохранить, а сейчас не удалось. И мне ответили: условия были такие же, но люди такими не были» (стр. 115).
Запись от 23.10.1942 г.
«Три дня работаю по заданию райкома на обследовании соседнего завода. Тема обследования — режим экономии. Но мы по-прежнему по-рассейски расточительны от бедности. Все время наталкиваешься на отсутствие учета, отсутствие хозяйского глаза, бесконтрольность и формализм. Извне как будто делаются попытки к упорядочению хозяйства, но по одному тому, как много сваливается на военные условия, чувствуется, как все это поверхностно. ...возможности работы, запасы материалов, уцелевшее оборудование - все это есть.
Я интересовалась, что из их богатых материальных запасов завезено во время блокады и, оказывается, порядочно. Вагонами доставлялось кое-какое необходимое сырье» (стр. 123).
Запись от 19.12.1942 г.
«Идеи коллективизма, взаимопомощи, пресловутая чуткость к людям, так опошленная чинушами от партии и затасканная газетными статьями до неузнаваемости, — суть их остается все же высшим достижением в человеческом общежитии и нисколько не умаляется тем, что люди — носители этих идей — так малы по сравнению с ними. Эти идеи еще не по плечу нашему поколению. Оттуда и противоречия между нашей социальной теорией и практикой. Но об этом можно и писать, и думать без конца» (стр. 130).
Запись от 25.04.1943 г.
«Не далее как вчера я сказала Юлии Тимофеевне по поводу моего визита в радиоузел, где сидит коллекция отборных чинуш, что я удивляюсь иногда, как еще наша государственная машина скрипит с такими людьми. Наверное, все движется утроенными усилиями некоторого меньшинства, компенсирующими тупость, лень и разгильдяйство прочих работничков. Мы ставим своей задачей работать без формализма, возможно четко, не раздражая людей отказами, мотаньем, гонкой от стола к столу Но что можно поделать... » (стр. 139-140).
Из дневника Ирины Дмитриевны Зеленской за июль 1941 - май 1943 годов. Цитируется по: «Я не сдамся до последнего...»: Записки из блокадного Ленинграда / Сост. В.М. Ковальчук (отв. ред.), А.И. Рупасов, А.Н. Чистиков — СПб.: Нестор-История, 2010.